поговорить с ее отцом. Уверена, она мне не откажет, а уж лорду Камнору вы никак не сможете отказать.

Он сразу понял, что зашел слишком далеко; да, он — толковый управляющий и посему пользуется благоволением герцога, однако его поведение с этими письмами и связанные с ними угрозы мгновенно уронят его в глазах любого джентльмена, любого честного человека, любого мужчины, достойного называться таковым. Это он сознавал прекрасно и лишь удивился, как это у девушки, стоявшей перед ним, хватило проницательности это понять. На миг все прочие чувства уступили место восхищению. Она стояла перед ним, испуганная, но отважная, твердо намеренная довести дело до конца, пусть даже обстоятельства и оборачивались против нее; было и еще одно — и это поразило его даже сильнее остального (из этого видно, что он был за человек): он понял, что Молли не отдает себе отчета в том, что он — молодой мужчина, а она — юная девушка, она скорее похожа на чистого небесного ангела. Он понял, что вынужден будет уступить и отдать ей письма, однако не хотел сдаваться сразу. Пока он обдумывал свои следующие слова — как бы не давать никаких обещаний, прежде чем он все спокойно обдумает, — его чуткий слух уловил перестук копыт: по гравийной дорожке к ним стремительно приближалась лошадь. Через миг стук услышала и Молли. Он увидел испуг у нее на лице; в следующий миг она убежала бы, но, прежде чем она сорвалась с места, мистер Престон твердо положил руку ей на плечо:

— Не пугайтесь. Пусть вас увидят. Уж вы-то точно не совершили ничего постыдного.

Пока он говорил, из-за поворота показался мистер Шипшенкс и приблизился к ним. Мистер Престон, в отличие от Молли, заметил, как на проницательном круглощеком лице пожилого джентльмена внезапно вспыхнуло понимание — заметил, но никак не отреагировал. Он шагнул ближе и заговорил с мистером Шипшенксом; тот остановился рядом с ними:

— Мисс Гибсон! Ваш покорный слуга. Каково молодой особе разгуливать в такое ненастье, да и холодно, полагаю, долго стоять на одном месте. Как считаете, Престон? — спросил он, тыча в того палкой с понимающим видом.

— Да, — согласился мистер Престон. — Боюсь, я заставил мисс Гибсон слишком долго простоять на холоде.

Молли не знала, что сказать, как поступить; она лишь молча отвесила прощальный поклон и повернула к дому; неуспех ее предприятия тяжелым грузом давил на сердце. Ибо она не знала, что все же одержала победу, хотя пока мистер Престон, видимо, не признался в этом даже самому себе. До нее успели долететь слова мистера Шипшенкса:

— Простите, что нарушил ваш тет-а-тет, Престон.

Слова она услышала, однако подразумеваемый в них смысл в тот момент до нее не дошел; она чувствовала одно: из дому она вышла уверенной в себе, полной надежд, а возвращалась к Синтии с поражением.

Синтия дожидалась ее прихода, бегом спустилась вниз и потянула ее в столовую:

— Ну, Молли? О! Вижу, что ты их не достала. Да я и не ждала. — Синтия села, как будто так ей легче было справиться с разочарованием, Молли же стояла перед ней с виноватым видом:

— Прости меня. Я сделала все, что в моих силах. В конце нас прервали — подъехал мистер Шипшенкс.

— Старый проныра! Ты думаешь, будь у тебя больше времени, ты смогла бы убедить его отдать письма?

— Не знаю. Мистер Шипшенкс в любом случае появился очень некстати. Мне неприятно, что он видел, как я стою там и разговариваю с мистером Престоном.

— Бог с тобой, он, разумеется, не подумал ничего дурного! И что он, мистер Престон, сказал?

— Он, кажется, считает, что ты с ним помолвлена бесповоротно, а эти письма — его единственное доказательство. Мне показалось, что он, в своем роде, тебя очень любит.

— Вот именно, в своем роде! — фыркнула Синтия.

— Чем больше я об этом думаю, тем разумнее мне кажется попросить папу переговорить с ним. Я сказала ему, что обо всем расскажу леди Харриет и тогда лорд Камнор заставит его вернуть письма. Но это будет так неловко!

— Очень! — мрачно согласилась Синтия. — Да и он наверняка понял, что это пустая угроза.

— Я сделаю это без малейших колебаний, только скажи. Это были не пустые слова. Вот только мне кажется, папа справится с этим лучше всех — и без всякой огласки.

— Молли, послушай меня: ты прекрасно знаешь, что связана обещанием и не можешь ничего рассказать мистеру Гибсону, не нарушив данного мне слова, но кроме того, я немедленно уеду из Холлингфорда и никогда сюда не вернусь, если твой отец узнает об этой истории. Так-то!

Синтия встала и, пытаясь подавить лихорадочное волнение, принялась складывать шаль Молли.

— Ах, Синтия! Роджер! — только и смогла произнести Молли.

— Да, я знаю! Можешь мне о нем не напоминать. Но я не смогу жить в одном доме с человеком, который постоянно будет перебирать в уме все мои дурные поступки — да, скажем, прегрешения, — которые на вид куда серьезнее, чем на самом деле. Как я была счастлива, когда приехала сюда: все меня любили, восхищались мною, хорошо обо мне думали, а теперь… Молли, да и твое отношение ко мне переменилось! У тебя все мысли на лице, и я прочла их два дня назад. Ты думала: «Как могла Синтия меня обманывать? Вела все это время переписку, была наполовину помолвлена сразу с двумя!» Тебя переполняли эти чувства, а не сострадание к девушке, которой всегда приходилось самой пробиваться в жизни, не надеясь на дружескую помощь и защиту!

Молли молчала. В словах Синтии была большая доля истины, но было и ее искажение. Ибо все эти долгие двое суток Молли переполняла любовь к Синтии, а положение, в котором оказалась Синтия, угнетало Молли даже сильнее, чем саму ее подругу. Кроме того, она знала — хотя эта мысль и оставалась на самом последнем месте, — что многое претерпела, стараясь как можно успешнее провести разговор с мистером Престоном. Это поручение до конца исчерпало ее силы: крупные слезы навернулись на глаза и медленно поползли по щекам.

— Господи, какая же я жестокая! — воскликнула Синтия, осушая их поцелуями. — Я вижу, я понимаю, что это правда, что я это заслужила, но как я посмела в чем-то упрекать тебя!

— Ты меня не упрекала, — проговорила Молли, пытаясь улыбнуться. — Кое-что из сказанного тобой и мне приходило в голову, но я люблю тебя всей душой, всей душой, Синтия, — и я бы поступила так же, как и ты.

— Не поступила бы. Ты человек совсем иного склада.